Лукьяненко Книжный Клуб

«КАЙНОZОЙ» продолжение романа «КВАZИ» (2016).

Глава первая. (2016.09.01)

Путешествие из Москвы в Петербург

Вагон-ресторан был древний, заслуженный. Сделанный ещё в конце двадцатого века – я нашёл на стенке купе потускневшую латунную табличку: «Тверской вагоностроительный завод, сентябрь 1999 год».
Я даже расчувствовался.
Когда этот вагон выпустили, я пошёл в первый класс. Люди готовились праздновать миллениум, не подозревая, что тысячелетие кончится только в 2001 году. Путин ещё не был ни президентом, ни премьером, ни председателем наблюдательного государственного совета. Восставшие существовали только в Голливуде, ну а про кваzи и речи не шло.
Близившийся к тридцати годам возраст вагон перенёс достойно, хоть в нём всё и было старомодно: маленькие столики с застиранными серовато-белыми скатертями, вместо стульев – жёсткие диванчики на двоих, на столиках – стаканы в мельхиоровых подстаканниках, искусственные цветы в пластиковых вазочках, минералка в стеклянных бутылках. Над окнами висели маленькие телевизоры, где под тихую мелодию крутились рекламные ролики РЖД с их неполиткорректным слоганом «Соединяя живых». РЖД никогда не отличалось политкорректностью.
Несмотря на поздний час и убогий интерьер, вагон-ресторан был полон. Существует такая традиция в России – сев в поезд немедленно начать есть.
Ну ладно, не обязательно есть. Можно закусывать.
Я подошёл к барной стойке, за которой стоял молодой, лет двадцати с небольшим, парень. Взгляд у бармена был таким гордым, будто он не пиво разливал в вагоне-ресторане между Москвой и Санкт-Петербургом, а работал как минимум в «Восточном Экспрессе».
— Будете ужинать? – спросил бармен. Беджик на форме гласил, что зовут его Володей.
Я скосил глаза на меню. Солянка вегетарианская сборная питерская, котелок томлёный донецкий, кролик тушёный с рисом, рагу по-лугански, картошка жареная с грибами, салат узбекский из помидоров и лука…
— Пожалуй нет, Володя. Два бутерброда с колбасой и бокал «Балтики», — сказал я.
Бармен погрустнел, но налил мне пива и выдал бутерброды. С добычей в руках я прошёл по вагону и остановился у столика, где сидел в одиночестве крупный мужчина с грубым угловатым лицом. Перед мужчиной стоял пустой котелок и почти допитый графинчик водки.
— Свободно? – спросил я.
Мужчина медленно поднял на меня взгляд. Черты его лица были столь рублены, грубы и асимметричны, что мне немедленно вспомнилось несчастное творение доктора Виктора Франкенштейна в исполнении Бориса Карлоффа.
— Вполне, — сообщил мужчина и зачем-то сдвинулся по диванчику к окну, будто решив, что я хочу присесть рядом с ним.
Может у него уже не первый графинчик?
Я сел напротив. Поставил на стол тарелочку с бутербродами, отхлебнул пива.
— Вот вы, вероятно, москвич, — предположил мой сотрапезник.
— Угу, — вгрызаясь в бутерброд, буркнул я.
Мужчина понимающе кивнул. Посмотрел в окно, за которым безраздельно царила тьма Замкадья. Сказал:
— Два мира – две судьбы.
— Что? – не понял я.
— Ну… — мужчина развёл руками и словно бы пригорюнился от моей недогадливости. – В Москве – свет на улицах, машины гудят, магазины работают… А повсюду тьма, ужас и опустошение.
— Мёртвые с косами стоят, — поддакнул я.
Мужчина подозрительно посмотрел на меня. Спросил:
— Довольны?
— Чем?
— Всем этим.
— Разве можно быть этим довольным? – удивился я.
Мужчина хмыкнул. Пояснил:
— Вы, москвичи, всю жизнь себя от России-матушки отделяли. Насмехались. Мол, только у вас хорошо. А за Мкадом жизни нет. Ну вот, дождались. Довольны?
— Почему насмехались? – поразился я.
Мужчина скептически улыбнулся.
— А то нет? Тамбовчане – «волки тамбовские». Пермяки – «солёные уши». Рязанцы – «косопузые». Ростовцы – «вислоухие».
— Ну так и москвичей по-всякому обзывают, — сказал я. – И вообще во всем мире у всех прозвища есть. Это ж обычное дело. И внутри страны, и между странами. Да и всё это дело давнее, мало кто сейчас и вспомнит эти прозвища. И не всегда они обидные.
Мой собеседник прищурился:
— Косопузые – не обидно?
— Нет, — сказал я. – Потому что прозвище это пошло от топора, заткнутого за пояс. Дикая Степь рядом была, без топора в путь не отправлялись. Героическое прозвище. Гордиться можно.
Налив себе рюмку, мужчина буркнул:
— Дело давнее… Вот на вас тоже пиджачок косо висит, топорщится!
— Есть такое, — вздохнул я. – Кстати, и слово «топорщится» тоже от топора, припрятанного под одеждой, произошло.
— В Питер-то по делам? – спросил он, меняя тему разговора. – Или турист?
— По делам, — признался я.
— Люблю я Питер, — с вызовом сказал мужчина. – Люди там лучше.
— Жалко, что мало их там.
— А кваzи вам не люди?
— Кваzи – они кваzи, — я допил пиво.
— Вы человеческий шовинист.
— Вы так говорите, будто в этом есть что-то плохое, — ответил я.
Мужчина фыркнул. Спросил:
— А вам не интересно, откуда я?
— Если честно, то нет, — я посмотрел на часы. – Спасибо за компанию, но мне пора. Приятного аппетита.
Я встал и поправил пиджак. Он, действительно, сидел на мне очень косо. Пошёл к тамбуру мимо ужинающих людей.
В вагонную дверь глухо стукнули. В перестуке колёс я скорее почувствовал, чем услышал толчок. Потом ещё один.
Будто кто-то тупо бился в дверь, вместо того, чтобы повернуть ручку…
На миг я остановился, глядя на дверь.
Ручка задёргалась – вниз-вверх, вверх-вниз. Снова толчок. Теперь такой сильный, что его услышали все – люди стали поворачивать головы.
Я побежал к двери, откинув на ходу полу пиджака.
Ручка снова дёрнулась и пошла вниз – на этот раз увереннее. Дверь начала открываться.
— Не двигаться! – крикнул я, толкнул обратно на диванчик привставшего и загородившего дорогу пассажира, устремился к двери.
Ручка дошла до низа – и дверь распахнулась от очередного удара.
В проёме дверей стоял восставший.
Свеженький. Молодой парень лет двадцати. Наверное, совсем недавно я бы про него сказал «кровь с молоком» — был он крепким, с пухлыми, не знающими толком бритвы щёками, робкими усиками над губой. Они ехали по соседству с рестораном, в восьмом вагоне, пару часов назад я видел, как они садились – десятка три молодых парня в курсантской форме, будущие военные моряки, шумные и весёлые, в сопровождении двух офицеров постарше. Они несли маленькие чемоданчики с вещами, почти все бодро, с аппетитом жевали шаурму, купленную тут же, у вокзала.
А вот когда я проходил через их вагон – там было удивительно тихо. Я даже отметил мысленно, что дисциплина у курсантов на высоте, сели в поезд – и спать.
Да что же с ним случилось?
Никаких ран на парне не было. Просто умер и восстал? И никто из друзей-приятелей не заметил?
— У-у-у-эээ… — тяжело выдохнул курсант. Форма до сих пор сидела на нём ладно, будто на живом. Значит – даже не успел раздеться и лечь спать.
На какой-то краткий миг я вдруг предположил и тут же уверился, убедил сам себя, что это дурацкий, гадкий, омерзительный розыгрыш. Совсем молодёжь с ума посходила, восставшим притворился! Может на спор, на слабо, «на американку», может от той удали, что кипит в двадцатилетних и во все времена толкает их на глупости.
И эта синюшность ещё недавно розового лица – всего лишь краска из детского набора, эти пустые мёртвые глаза с безжизненно-большими зрачками – глазные капли и немножко лицедейства. Сейчас я схвачу парня за плечо, встряхну, а когда он разразится хохотом – отвешу ему такую плюху, что он её и на пенсии вспоминать будет…
Я даже протянул к курсанту руку – как раз в тот миг, когда его мёртвые глаза неуверенно уставились на сидящую за столом женщину. Красивую, яркую женщину: длинные рыжие волосы, холеное лицо, фигура, что называется, роскошная, одетую в чёрное вечернее платье «в пол» и туфли на каблуках. И это в вагоне-ресторане старого поезда.
Даже то, что сейчас женщина застыла, держа у открытого рта вилку с кусочком жареной свинины из котелка, её не портило.
— Уэээ! – протянул курсант, уже бодрее, с воодушевлением. Лицо его мелко задёргалось, руки затряслись. У свежих восставших очень плохо с моторикой.
Нет, это не было глупой шуткой.
Это был восставший.
Пару часов назад, на перроне, он смотрел бы на эту женщину с совсем другим вожделением.
А теперь она для него была всего лишь живой пищей, к которой его неудержимо тянуло. С секунды на секунду восставший ускорится и метнётся к жертве…
Я выдернул из скрытых под пиджаком ножен короткое мачете Голок – и рубанул бывшего курсанта по плечу.
— Эээээ! – заворчал восставший, поворачиваясь ко мне. Из глубокого разреза медленно сочилась, пропитывая темно-синюю форму, густая кровь. Движения курсанта убыстрились, заметно лишь для тренированного взгляда – но у меня он очень тренированный. Через мгновение восставший перейдёт в стадию охоты. Как-то удивительно быстро…
Вот тогда я и ударил второй раз, снося ему голову.
Рыжая женщина завизжала, когда тело тяжело упало к её ногам. Я заглянул в тамбур – там никого не было, захлопнул дверь, обернулся.
Все посетители вагона-ресторана смотрели на меня. Колёса стучали, женщина визжала, а так – было тихо.
— Кваzи! – крикнул я. – Есть кваzи на территории?
Молчание.
Рыжеволосая перестала кричать. Быстро собралась, молодец.
— Кваzи! – ещё раз позвал я.
Тишина.
Да я и сам прекрасно помнил, что ни одного кваzи в вагоне-ресторане не встретил. Ну что за незадача – поезд идёт в Питер, в их столицу, и никого из разумных мертвяков рядом нет!
Мой недавний собеседник внезапно поднялся и с возмущением выкрикнул:
— Вы убийца! Вы убийца и садист!
— Почему? – удивился я, — косясь через мутное дверное стекло в тамбур.
— Восставших надо арестовывать! Их нельзя мучать! Вы специально порезали парня, я видел!
— Да, — признал я. – Специально. В надежде, что это всё-таки глупая шутка и передо мной человек… Эй, Володя, оружие есть?
Бармен полез рукой под стойку и вытащил здоровенный нож. Дверь, ведущая на кухню, приоткрылась, высунулся повар – дядька постарше и покрепче. У него в руках был внушительный тесак. Ну, хоть что-то.
— Я иду в шестой вагон, — сказал я. – Кому по пути – можем прогуляться.
— В случае появления восставших положено изолировать вагоны друг от друга путём закрытия межвагонных переходов, сообщить о происшествии машинисту и начальнику поезда, после чего ждать помощи! — отчеканил бармен.
— Молодец! – сказал я одобрительно. – Вот так и действуй! А я пойду. Желающие присоединиться есть? Желающих присоединиться…
— Пожалуй, воспользуюсь вашим предложением, — сказала рыжеволосая женщина и встала из-за стола. Платье заструилось вдоль её тела.
Я с сомнением окинул её взглядом – с головы до ног. К голове у меня претензий не было. К ногам тоже, но вот туфли…
Женщина сбросила туфли, оставшись в коротких носках, потом приподняла платье и кивнула мне:
— Режьте. По колено. Можно чуть выше.
— Да ничего себе! – воскликнул я с восхищением. Оттянул подол – блин, настоящий шёлк, небось платье стоит как крыло от самолёта. И аккуратно начал вспарывать его остриём мачете, предварительно вытерев его о брючину несчастного курсанта.
— Он сумасшедший! – воскликнул мой недолгий сосед по столу. – Нет, ну вы посмотрите, посмотрите, он сумасшедший, он опасен! Где он взял мачете? Ты где взял мачете, признавайся!
— На скорой помощи работал, украл у умирающего пациента, — ответил я. Кивнул женщине: — Пошли?
— Сейчас, — она стоптала отрезанную половину платья, перешагнула, подошла к бармену Володе. Взяла из его рук рюмку – когда налить-то успел и кому? Себе, наверное… Выпила залпом. Потом взяла из его рук нож – бармен не пытался спорить, и, покачивая бёдрами, пошла ко мне между столиками.
Мысленно я ей поаплодировал.
А потом открыл дверь и вышел в тамбур.
Вагон выглядел мирно, как и положено честному купейному вагону на маршруте Москва-Санкт Петербург. Традиционная ковровая дорожка на полу, приглушённый свет плафонов.
Людей не было видно. Ни живых, ни мёртвых. Вагон слегка потряхивало на стыках рельс, но шёл поезд очень мягко.
— Вам в какой вагон? – спросил я свою спутницу. – Кстати, я Денис. Денис Симонов.
— В пятый, — ответила она. – Александра. Александра Фадеева.
— Да ну, правда, что ли… — пробормотал я, глядя вдоль коридора. – Как вы полагаете, товарищ Саша, он был один?
— Я полагаю, что мне надо в пятый вагон, — ответила она. – И быстро.
— Сын, дочь? – спросил я.
— Дочь и муж. Он собирался её уложить и подойти.
— Понятненько, — сказал я. – Держитесь за мной.
И аккуратно подёргал дверь последнего купе. Та приоткрылась – совсем на чуть-чуть, видимо пассажиры уже закрылись на ночь. Я заглянул в щель.
— Ну? – спросила Александра нервно.
Вначале мне показалось, что лежащие на полках курсанты спят. Торчали из-под простыней руки-ноги, позвякивала на столе ложечка в стакане – привычный, умиротворяющий звук поездов.
Потом я увидел, что высовывающаяся к самой двери голая стопа подёргивается. Равномерно, будто настраиваясь на какой-то беззвучный ритм. Сжались-разжались пальцы. Напряглись крепкие молодые мускулы.
— Плохо всё, — сказал я, прикрывая дверь. – Очень плохо. Идёмте.
— Мертвы? – спросила Александра, быстро идя за мной.
— Восстают.
Я заглянул в ещё одну неплотно закрытую дверь. Один курсант лежал на полу – видимо, упал с верхней полки. Голова у него была вывернута, шея сломана – но тело подёргивалось, потихоньку выправляя повреждения.
— Как? – спросила Александра. – Почему?
— Не знаю, — ответил я. – Видел их на вокзале, бодрые были ребята. Боюсь, моряки чем-то траванулись. Знаете, Саша, я всегда опасался есть шаурму на вокзалах…
— Красивые были ребята, — тихо ответила Александра.
Мы тихо шли по вагону – пока не обнаружили открытое купе. Отсюда, похоже, и вышел незадачливый посетитель ресторана.
Трое его товарищей были внутри.
Один восставал – по телу волнами пробегала дрожь, он уже пробовал поднять голову. Второй стоял на четвереньках. Третий пытался выйти в коридор, но с координацией пока было плохо, его заносило вправо и он бился головой о косяк. При нашем появлении несчастный издал мычащий звук и в очередной раз приложился лицом.
— Этого не может быть, — сказал я. С силой толкнул восставшего в грудь – тот, взмахивая руками, попятился, наткнулся на стоящего на четвереньках товарища, упал, присев на столик.
— Чего не может? – спросила Александра.
— Все разом восстают. Период поднятия у каждого индивидуальный, кто-то быстро, а кто-то и денёк должен полежать…
Я захлопнул дверь купе. Решил:
— Значит, так. Сейчас мы идём в свои вагоны. Предупреждаем проводников. Катастрофы не случилось, все восставшие кроме одного пока здесь. Вагон изолируем, в Питере кваzи возьмут мертвяков под контроль. Правильно? Головы пока постараемся не рубить.
Рыжая женщина кивнула, зачарованно глядя на меня. Спросила:
— А вы и правда работали на скорой помощи?
— Никогда, но какая разница?
Я подтолкнул её и мы вышли из вагона мертвецов. По пути я подёргал дверь, за которой было купе проводника, но того, похоже, на месте не было.
Почему-то я и мысли не допускал, что в следующем вагоне мы увидим такую же картину. Если бы смерть была способна выплеснуться за пределы одного вагона – что-то случилось бы и в ресторане, а ведь там никто не умер.
И в седьмом вагоне, действительно, всё было в порядке. Из одного купе доносился смех – живой, радостный. Там сидела компания, человек восемь – сошлись из нескольких купе. На столе, конечно же, был не только лимонад, но вели себя пассажиры тихо.
Как-никак в культурную столицу едут.
— Мужики, кваzи в вагоне есть? – спросил я, заглядывая в купе.
— А ты через полчаса зайди, мы тут все накваzюкаемся… — отозвался один, с хитроватым лицом балагура.
Повернулся.
Увидел мачете в моей руке.
Женщину с обрезанным платьем и кухонным ножом за моей спиной.
Замолчал.
Покачал головой.
Хмель и с него, и с его товарищей слетел мгновенно. Раздалось несколько крепких словечек.
— В соседнем вагоне беда, — сказал я. – Там морячки ехали, курсанты. Полный вагон. Ну и… похоже, траванулись чем-то.
— Совсем траванулись? – спросил кто-то.
Я кивнул. Пояснил:
— Одного пришлось уложить. В ресторане. Он первый восстал. Остальные, пожалуй, до Питера доедут. Но вы будите проводника, запирайте двери в тамбуре. На всякий случай проверьте все купе… вдруг ещё кто-то… поел несвежего…
— Не бойся, проверим, — сказал кто-то из мужиков. – Всё будет как надо.
Ребята и впрямь были серьёзные, я сразу почувствовал себя спокойнее. Такие и забаррикадируются, и вагон проверят, и голову если надо отрубят.
Мы с Александрой уже выходили из вагона, когда кто-то из компании меня окликнул:
— Много там восстало-то?
— Да уже почти все! – ответил я.
— Так не бывает!
— Знаю, — согласился я.
Мы прошли тамбур и оказались в моём, шестом вагоне.
И здесь всё было тихо. Нормальной живой тишиной, а не той, что царила в восьмом вагоне.
Хотя, конечно, это я уже придумываю.
— Всё в порядке, — сказал я. – Идите к семье, товарищ Александра. Вы молодец, восхищён вашей выдержкой.
Она едва заметно улыбнулась.
— А вы здесь едете?
— Да. Второе купе. Извините, внутрь не приглашаю, — я поднял руку и постучал по двери.
— Ничего, — сказала Александра, пристально глядя мне в глаза. Казалось, что она хочет что-то сказать.
Ну или страстно поцеловать меня – несмотря на мужа и дочь в соседнем вагоне.
Я был бы совсем не против – Александра была очень красивая женщина. Поцелуй за спасение – это ведь романтика, а не измена. Даже её муж должен был бы с этим согласиться, если уж по-честному!
— Граждане, немедленно вернитесь в свои купе, закройте двери, открывайте только официальным представителям РЖД! – гаркнул вдруг под ухом проводник, вышедший из своего купе. Одной рукой проводник заправлял в штаны мятую рубашку, в другой крепко сжимал табельное мачете. – У нас… э… технические проблемы… откуда у вас мачете, гражданин?
— Он его украл, — усмехнулась Александра. Протянула проводнику нож. – Отдайте потом бармену Володе, ладно?
И она пошла по коридору – плавной, манящей походкой. В коротком платье она выглядела ещё лучше.
— Не мог на минуту позже выйти, а? – спросил я проводника, глядя вслед Александре.
— Откуда у вас мачете? – всё настаивал тот на своём.
Я достал и предъявил ему удостоверение:
— Мачете табельное. Идите, обеспечьте изоляцию восьмого вагона с нашей стороны.
— Там всё плохо? – спросил проводник с пониманием.
— Там ещё хуже, — ответил я. Снова постучал в дверь.
Замок щёлкнул и Найд открыл дверь. Был он в одних трусах, сонный и недовольный.
— Ну па… — начал он. Потом удивлённо посмотрел на оружие в моих руках и в руках проводника. Сон с него тут же слетел. – Что случилось?
— Да обычное взрослое занятие, ножичками меряемся, — сказал я. – Спорим о лучших сортах стали и методах заточки лезвия.
— Папа!
Я кивнул проводнику, вошёл в купе, закрыл дверь. Сел на койку. Спрятал мачете в ножны.
— Что случилось? – спросил Найд, переминаясь на полу.
— Ну, — я откашлялся. – Во-первых – я навсегда запрещаю тебе есть шаурму на вокзалах. Поверь, сын, оно того не стоит.